История костей. Мемуары - John Lurie
-
Я провалялся три дня и наконец лег спать. Я проспал, должно быть, около четырнадцати часов, когда из сна почувствовал, что в квартире кто-то есть. Я вскакиваю с кровати, голый, с большим стояком во сне. Будильник зажат у меня над головой, как оружие. Я убью того, кто это, своими часами.
Я вижу толстого мужчину с бородой и пятнами от мороженого на футболке. Он просто стоит на моей кухне с револьвером в руках. Я бросаюсь вперед, готовый напасть.
"Я полицейский! Я коп!" - кричит он мне.
Я не проснулся, и мне требуется время, чтобы понять.
Затем я говорю: "О" и поднимаю руки над головой. Мой стояк как бы колышется на ветру.
"Боже, я думал, мне придется тебя пристрелить. Вы здесь живете?"
"Да".
"Почему бы вам не одеться? Тебя ограбили".
Кто-то вломился в мою квартиру, пока я спал. Украл мои рожки и был пойман. Полицейские увидели парня, которого они узнали по тому, что его уже задерживали за взлом и проникновение. Он шел по Бауэри с футляром для саксофона, и они остановили его, потому что не сочли его музыкантом и поинтересовались, что он делает с саксофоном. На внешней стороне футляра были написаны мое имя и адрес. Полицейские были очень вежливы и не стали упоминать о шприцах и пустых упаковках из-под наркотиков на столе в гостиной.
Они вывели меня на улицу, чтобы опознать мои вещи. Парень, которого они поймали, сидел на заднем сиденье патрульной машины. Он смотрел на меня и улыбался. Его взгляд пронизывал меня насквозь, как будто я мог убить тебя, спящий дурак.
11. Париж. Рвота и еще раз рвота
Тогда поздно вечером показывали только два канала. Я лежал на своей потрепанной поролоновой подушке, которая притворялась кроватью, и смотрел маленький черно-белый телевизор на полу.
Вы могли смотреть только повторы Мэри Тайлер Мур, которые были довольно приятными, или Джо Франклина.
Джо Франклин был странным маленьким парнем, который, должно быть, каким-то образом был связан с Бродвеем во времена настоящего театра, но на телевидении ему делать было нечего.
Когда выступал автор, а я клянусь, он делал это каждый раз, он держал книгу автора, чтобы он, Джо Франклин, мог посмотреть на обложку, но камера не могла видеть обложку, только тыльную сторону маленькой руки Джо Франклина.
Он казался милым, но очень вялым, очень пузатым и очень нервным.
После того как я посмотрела все шоу Мэри Тайлер Мур, я начала смотреть Джо Франклина. Должен признать, что это было довольно увлекательно в странном смысле.
Однажды вечером он пригласил Шри Чинмоя, чтобы отпраздновать свой пятидесятый день рождения. Шри Чинмой был гуру, о котором я знал немного, но не очень много. Я знал, что он уделял особое внимание длительным, строгим физическим упражнениям, чтобы привести человека в возвышенное состояние, но многого другого не знал.
Мне показалась странной эта пара - Шри Чинмой и Джо Франклин. В этом нет никакого смысла. Кто это подстроил?
Затем произошло нечто действительно удивительное. Они вынесли торт, на котором горело около пятидесяти свечей. Джо Франклин объяснил: "Ну, Шри, у нас в Америке принято, что когда у тебя день рождения, ты загадываешь желание, а потом задуваешь свечи".
Шри Чинмой просто сидел и молчал. Его глаза закатились в голову.
Джо Франклин говорил: "Давай, Шри, задувай свечи! Задуй свечи!"
Затем, даже не сделав заметного вдоха, Шри Чинмой просто выдохнул. В выдохе не было никакого усилия. Море свечей погасло, словно на них обрушился торнадо. Ух! Погасли. Только дым поднимается от торта.
Это было просто безумие. Это было настолько безумно, что я начал звонить людям и спрашивать, видели ли они это. Было четыре часа утра. Никто не оценил звонка и не понял его важности.
Помню, одним из них был Эван. Похоже, я всегда будил Эвана посреди ночи на протяжении почти всей его жизни. Он сказал "Джон..." так, как делал это все эти годы, а я рассмеялся и повесил трубку.
-
Однажды я лежал на своем маленьком коврике и смотрел Мэри Тайлер Мур в четыре часа утра.
Снаружи бомж, который кричал "Армагеддон, Армагеддон!", снова и снова кричал "Армагеддон, Армагеддон!".
Пришел монах с барабаном. Раньше по Манхэттену ходил монах с бритой головой и в халате и стучал по маленькому барабану размером с лопатку для пинг-понга. Я уверен, что он никогда не разговаривал. Вы могли слышать, как он приближается, и звук барабана менялся по мере его приближения.
Так что на улице звучали "Пип-пип-пип", "Армагеддон, Армагеддон", "Пип-пип-пип", "Армагеддон, Армагеддон", "Поп-поп-поп", "Армагеддон, Армагеддон". Чарльзу Айвзу нечего было делать на Третьей улице в четыре часа утра.
Не могу передать, как я оценил этого монаха. Всего лишь крошечный вдох и воронка для какого-то света.
Несколько лет спустя я был на Восточной Десятой улице, направляясь поиграть в мяч в Томпкинс-сквер-парк, но в это время вел отвратительные переговоры с Голливудом о заключении контракта на создание партитуры для фильма. Это съедало мой разум. Эти люди - монстры, они вынимают душу из культуры. Меня не волнуют деньги, ну, немного волнуют, но они не могут испортить музыку. Они не знают, что делают, они не могут испортить музыку, потому что какой-то продюсер, племянник какого-то киномагната, слушает партитуру в девять утра и заявляет, что ему не нравятся скрипки, потому что он еще не выпил свой специальный капельный кофе с миндальным молоком. Поэтому все скрипки будут удалены, а в произведении останутся бонго и банджо (что, собственно, со мной и произошло). Нет, они не могут этого сделать.
Моя голова была заперта в этой ужасной штуке и не хотела останавливаться.
Я проходил мимо мечети, когда имам вышел на улицу с призывом к молитве.
У него был прекрасный голос. И его призыв к молитве был в одном ряду с любым другим - его умоляющая красота была в одном ряду с Нусратом, Колтрейном или кем угодно, кого бы вы ни выбрали. Курт Кобейн? Он был прекрасен.
Я остановился перед ним и сказал: "О. Спасибо. От всего сердца. Спасибо."
Он посмотрел на
